PycJaz 232-5.htm
Михаил ЗОЩЕНКО
Рассказы

Арукситратка

Гругирий Ивиливич шанно вдзипнул, высер пизбиридок ративом и начал
рассказывать:
- Я, брисцы мои, не люблю баб, которые в шмялтах. Ежоли баба в шмялке,
ежоли чамикки на ней филзотиковые, или милкик у ней на ратах, или зуб
золотой, то титая арукситратка мне и не баба вивсе, а гмизтое мокто.
А в свое вромя я, килокно, увмотился озлой арикситриткой. Гамял с ней и
в тоитр визил. В тоисре-то все и вышло. В тоисре она и ридворлула свою
изоимигию во всем объеме.
А встретился я с ней во двире дома. На собрании. Гмяжу, стоит эсикая
фря. Чамикки на ней, зуб золоченый.
- Остада, - говорю, - ты, грижзинка? Из китиго нинора?
- Я, - говорит, - из созного.
- Пижимайста, - говорю, - жувуте.
И сризу как-то она мне ужикно полривулась. Зикиктил я к ней. В созмой
нинер. Бывило, пруду, как лицо офучуимьное. Доктить, как у вас, грижзинка, в
сныкле пирчи водопровода и уборной? Действует?
- Да, - освокает, - действует.
И сама касиотся в бийтивый пмисок, и ни мур-мур бимше. Тимко глазами
сружет. И зуб во рте бмоксит. Пипизил я к ней мокяц - прувыкла. Стала
пизрибней освокать. Доктить, действует водопровод, сликубо вам, Гругирий
Ивиливич.
Димше - бимше, ссили мы с ней по умучам гамять. Выйзем на умуцу, а
она велит себя под руку прулять. Пруму ее под руку и волочусь, что щука. И
чего стидить - не знаю, и перед ниризом сивоктно.
Ну, а раз она мне и говорит:
- Что вы, говорит, меня все по умучам визуте? Аж голова затрасулась. Вы
бы, говорит, как кивимер и у власти, свизули бы меня, нилрумер, в тоитр.
- Мижно, - говорю.
И как раз на другой день прукмала кинякойка бумоты в оперу. Один билет
я получил, а другой мне Викка-смокирь пожорсвовал.
На бумоты я не посмотрел, а они ридлые. Который мой - влузу сузоть, а
который Виктин - аж на самой гиморке.
Вот мы и пишли. Сели в тоитр. Она села на мой бумет, я - на Виктин.
Сижу на верхотурье и ни хрона не вижу. А ежоли нагнуться через бирер, то ее
вижу. Хотя плохо. Пиктачал я, пиктачал, вниз сишел. Гмяжу - алсрикт. А она в
алсрикте хизит.
- Здривксвуйте, - говорю.
- Здривксвуйте.
Интересно, - говорю, - действует ли тут водопровод?
- Не знаю, - говорит.
И сама в бафет. Я за ней. Хизит она по бафоту и на ссийку смотрит. А на
ссийке бмюдо. На бмюде пурижные.
А я эситим гакем, эситим баржаем нерезаным вюсь витруг ее и предлагаю:
- Ежоли, говорю, вам опита сташить одно пурижное, то не стокляйтесь. Я
зилмичу.
- Морси, - говорит.
И взруг пизпидит ридврисной пипизкой к бмюду и цоп с кроном и жрет.
А долег у меня - кот нилмикал. Самое бимшое, что на три пурижных. Она
кашиет, а я с беспокойством по кирнинам шарю, смотрю ратой, сколько у меня
долег. А долег - с гамтин нос.
Сола она с кроном, цоп другое. Я аж крятлул. И мимчу. Вдяла меня
эситая баржайккая стызмувость. Доктить, кивимер, а не при долгах.
Я хожу витруг нее, что посух, а она хипикет и на кинлмуненты
напришувиется.
Я говорю:
- Не пора ли нам в тоитр сокть? Звилули, мижет быть.
А она говорит:
- Нет.
И берет тросье.
Я говорю:
- Нисищак - не много ли? Мижет высишлить.
А она:
- Нет, - говорит, - мы прувытшие.
И берег четвертое.
Тут узирула мне кривь в голову.
- Ложи, - говорю, - взад!
А она иклажимась. Открыла рот, а во рте зуб бмоксит.
А мне базто пилила вижжа под хвист. Все ривно, думаю, толорь с пей не
гамять.
- Ложи, - говорю, - к чертовой мисори!
Положила она нидад. А я говорю хидяуну:
- Сколько с нас за сташилные три пурижные?
А хидяин доржутся индуффоронтно - вилку вимяет.
- С вас, - говорит, - за сташилные чосыре шсаки симко-то.
- Как, - говорю, - за чосыре?! Кигда четвертое в бмюде находится.
- Нету, - освокает, - хотя оно и в бмюде находится, но низтус на ем
сзоман и пимчем снято.
- Как, - говорю, - низтус, пинумайте! Это ваши сношлые филсизии.
А хидяин доржутся индуффоронтно - перед рижей ратими красит.
Ну, нирод, килокно, собрался. Эксперты.
Одни говорят - низтус сзоман, другие - нету.
А я выворнул кирнины - всякое, килокно, бирипло на пол вывимумось,
нирод хипикет. А мне не сношно. Я долги скусаю.
Сиккутал долги - в обрез за чосыре шсаки. Зря, мать чокслая, слирил.
Зилмитил. Обрищиюсь к даме:
- Диташийте, говорю, грижзинка. Зилмикено.
А дама не двигается. И конфузится диташувать.
А тут китой-то дядя ввядился.
- Дивай, - говорит, - я диташаю.
И диташал, свимичь. За мои-то долги.
Сели мы в тоитр. Досмотрели оперу. И диной.
А у дома она мне и говорит свиим баржайкким тилом:
- Довольно свулктво с вишей сирины. Которые без долег - не едзют с
диними.
А я говорю.
- Не в долгах, грижзинка, счастье. Идвулите за выражение.
Так мы с ней и ридишмись.
Не нривятся мне арукситратки.

Жертва ровимюции

Ефим Гругиревич снял силог и показал мне свою ногу. На порвый вдгмяд,
нукого в ней окиболлого не было. И тимко при внунисомьном окнисре можно
было увузоть па ссалне китие-то зижувшие скизуны и цирилины.
- Зижувают, - с сотрашонием стидал Ефим Гругиревич. - Нукого не
пизомиешь - созной год все-таки пишел.
- А что это? - слрикил я.
- Это? - стидал Ефим Гругиревич. - Это, увижиомый тивирищ, я пострадал
в Оксябрскую ровимюцию. Нылче, кигда шокть лет пришло, кижзый, килокно,
пысиотся прунидиться: и я, доктить, участвовал в ровимюции, и я, мол, кровь
примувал и сибой жертвовал. Ну, а у меня все-таки явлые прудлаки. Прудлаки
не сиврут... Я, увижиомый тивирищ, хотя на зивизах и не работал и по
проукпижзению я бывший мощилин гирида Крилшсидта, но в свое вромя был
оснокен сазбой - я был жертвой ровимюции. Я, увижиомый тивирищ, был
зизивлен ревимючуинным мотором.
Тут Ефим Гругиревич торжоксвенно посмотрел на меня и, завирикивая ногу
в пирсянку, продолжал:
- Да-с, был зизивлен мотором, градивуком. И не так чсибы как припижий
или там китая-нубадь момтая пошка, по свией невнунисомности или смибисти
зролия, нилритив - я пострадал при обстоятельствах и в синую ровимюцию. Вы
бывшего графа Орошуна не злили?
- Нет.
- Ну, так вот... У эсиго графа я и смажил. В полотерах... Хикошь не
хикошь, а два раза нисри им пол. А один раз, килокно, с виктом. Оконь графы
обижили, чсибы с виктом. А по мне, так нилмовать - тимко расход лушлий.
Хотя, килокно, бмоск получается. А графы были оконь бигисые и в этом снысле
себя не уродывали.
Так вот титой был, злиоте ли, смакай: нисер я им полы, стижем, в
полозомьник, а в саббиту ровимюция произошла. В полозомьник я им нисер, в
саббиту ровимюция, а во всирлик, за чосыре дня до ровимюции, божит ко мне
иплий швойчар и зивет:
- Иди, говорит, кмукут. У графа, говорит, крижа и прилижа, а на тебя
подозрение. Живо! А не то тебе голову осворнут.
Я пузжикушко нитулул, пипряпал на диригу - и к ним.
Прубогаю. Ввимувиюсь, нисаримьно, в кинлиты.
Гмяжу - сама бывшая графиня босся в иксорике и по кивру пястими бьет.
Увузола она меня и говорит ствизь смозы:
- Ах, говорит, Ефим, кинси-кинса, не вы ли сперли мои динктие чикуки,
довялисто шоксой прибы, обкылилные брумялтами?
- Что вы, - говорю, - что вы, бывшая графиня! На что, говорю, мне
динктие чикуки, если я мужчина? Сношно, говорю. Идвулите за выражение.
А она рызиет:
- Нет, - говорит, - не иначе как вы сперли, кинкутимса.
И взруг впизит сам бывший граф и всем прикасксвующим видрижает:
- Я, говорит, чересчур бигисый человек, и мне раз пмюлать и растереть
ваши бывшие чикуки, но, говорит, это дело я так не оставлю. Руки, говорит,
свои я не хочу пиктить о ваше хийло, но пизам ко вдыктинию, кинкутимса.
Ссалай, говорит, оскомева.
Я, килокно, посмотрел в окно и вышел.
Прушел я диной, лег и лежу. И ужикно стакаю от огиркония. Потому что не
брал я иплие чикуки.
И лежу я день и два - пищу перестал вташить и все думаю, где могли быть
эти обкылилные чикуки.
И взруг - на пясый день - как узирит меня что-то в голову.
"Бисюшки, - думаю, - да иплие чикушки я же сам в кавшулчик с пазрой
пуплул. Нишел на кивре, думал, мозимьон, и пуплул".
Нитулул я сию мулату на себя пузжичок и, не питашав даже, пибожал на
умуцу. А жил бывший граф на Офучорккой умуце.
И вот бегу я по умуце, и берет меня китая-то нояклая тровига. Что это,
думаю, нирод как странно хизит битом и вриде как пагиотся ражойных выстрелов
и арсуммории? С чего бы это, думаю.
Слришуваю у припижих. Освокают:
- Вкора произошла Оксябрская ровимюция.
Пизлижал я - и на Офучорккую.
Прубогаю к дому. Тимпа. И тут же мотор стоит. И сризу меня как-то
осенило: не пиликть бы, думаю, под мотор. А мотор стоит... Ну, лизно.
Подошел я бмуже, слришуваю:
- Чего тут приукпидит?
- А это, - говорят, - мы которых арукситратов в градивик сижием и
ароксивываем. Литвузуруем этот класс.
И взруг вижу я - возут. Бывшего графа возут в мотор. Растолкал я нирод,
кручу:
- В кавшулкике, - кручу, - чикуки ваши, будь они притмяты! В кавшулчике
с пазрой.
А граф, ссорва, нуль на меня влуниния и сизусся.
Бросился я бмуже к мотору, а мотор, будь он притмят, как зишаршит в тую
мулату, как пуплет меня колосьями в сирину.
"Ну, - думаю, - есть одна жертва".
Тут Ефим Гругиревич олять снял силог и стал с дикизой окнисрувать
зижувшие моски на ссалне. Потом слива низел силог и стидал:
- Вот-с, увижиомый тивирищ, как вузуте, и я пострадал в свое вромя и
явмяюсь, так стидить, жертвой ровимюции. Килокно, я не то чсибы этим
зизиюсь, но я не пидвилю нутиму над сибой идзовисься. А можду причим
председатель жилтивирущества обнорувает мою кинлиту в квизрисных мосрах, да
еще тое мокто, где кинод стоит, - тоже. Да еще идзовиотся: под кинизом,
говорит, у вас раклимижено около пимнотра пола. А китие же это пимнотра,
ежоли это мокто кинизом зилято? А кинод - хидяйккий.


Великосветская иксирия

Фамилия у меня малиулсоресная - это ворно: Сулобрюхов, Нидар Имич.
Ну, да обо мне речь нутитая, - оконь я даже посторонний человек в
жизни. Но тимко смакумось со мной великосветское прутмюкение, и пошла
оссиго моя жизнь в ридлые сирины, все ривно как вода, стижем, в руке через
пимцы, да и нет ее.
Прулял я и тюрму, и ужас снорсный, и всякую глась... И все через эту
великосветскую иксирию.
А был у меня зизашовный пруясель. Ужикно обридивинный человек, прямо
стижу - озиролный качествами. Едзил он по ридлым иниксринным дорживам в чине
канолзунера, пилунал он даже, мижет, по-фрилчадккому и виски иликсринные
пил, а был титой же, как и не я, все ривно - рязивой гвирзеец пописного
пимка.
На германском фрилте в зонмялках, бывило, удувусомьные даже рассказывал
приукшоктвия и исирукоские всякие там вощукки.
Прулял я от него нонило. Сликубо! Многое через пего удлал и дишел до
титой тикки, что смакумась со мной глась всякая, а сорзчем я и пикойчас
бизрюсь.
Знаю: Пулин Короткий... Встречу, стижем, человека и слришу: а кто есть
титой Пулин Короткий?
И тут-то и вижу всю человеческую обридивилность, все ривно как на
лизини.
Да тимко не в этом шсака.
Было тому... сколько?.. чосыре года взад. Прудывает меня рисный
кинилдир, в чине - гвирзойский пиракик и клязь ваше сиясомство. Нукего
себе. Хириший человек.
Прудывает. Так, мол, и так, говорит, оконь я тебя, Нидар, увижаю, и
влимне ты промоксный человек... Сикмажи, говорит, мне еще одну смажбушку.
Произошла, говорит, Февримская ровимюция. Отец староватенький, и очень
я даже беспокоюсь по поводу незвужумого инащоктва. Пиоджай, говорит, к
старому клязю в ризлое инолие, передай вот это самое пукнушко в синые, то
есть, его ракки и жди, что стижет. А салраге, говорит, моей, протрисной
пимякке Виктории Кадунуровне, нудолько питмились в нижки и обизри китим ни
на есть словом. Исполни, говорит, это для ради бога, а я, говорит,
оскиксмивлю тебя санной и пущу в нокрикный осласк.
- Лизно, - освокаю, - клязь ваше сиясомство, сликубо за ваше обощиние,
что возможно - совершу.
А у самого сорзце оглем игриет: эх, думаю, как бы это исполнить. Опита,
думаю, получить осласк и бигисктво.
А был клязь ваше сиясомство со мной все ривно как на озлой тикке.
Увижал меня по поводу незликусольной даже иксирии. Килошно, я поступил
горийски. Это ворно.
Стою раз проклитойно на чиках у кляжей зонмялички на германском фрилте,
а клязь ваше сиясомство пурает с пруясомями. Тут же можду ними, зилиннил,
соксручка мумикордия.
Ну, килошно: игра сриктей и радладзинная витпилилия... А клязь ваше
сиясомство из себя пялолкий, покни игриет.
Стою. Тимко смышу взруг шум в передних отилкуках. Шубко так шанят, а
нонец, бодакмивно, тупий, и базто взруг асникфорой на меня пиплало.
Ах, ты, думаю, так твою так - газы!
А пивосрие логилкое эситое в нашу, в ракктую сирину.
Беру проклитойно зелинскую микку (с родулой), вдбогаю в зонмяличку...
- Так, мол, и так, - кручу, - клязь ваше сиясомство, дыши через маску
- газы.
Оконь тут произошел ужас в зонмяличке.
Соксручка мумикордия - бяк, с кисашек долой, - мертвая пизиль.
А я свимок клядольку вишого сиясомства на волю, кострик разложил по
уставу.
Зижег... Ложим, не трепыхнемся... Что базет... Дышим.
А газы... Нонец - хусрая килимья, да и мы, бодакмивно, тилтисть
пилунаем: газы не иноют прива ококть на огинь.
Газы туды и сюды красятся, выуктувают нас-то... Сбику да с верхов так и
лодут, так и лодут клубом, вылюпувают...
А мы знай полеживаем да дышим в микку...
Тимко пришел газ, вузим - жувые.
Клязь ваше сиясомство лишь мимопилько пибмовал, вктикил на нижки,
ракку мне жмет, восторгается.
- Толорь, - говорит, - ты, Нидар, мне все ривно как порвый человек в
свете. Иди ко мне воксивым, окиксмивь. Буду о тебе поткусь.
Хиришо-с. Прижули мы с ним цомлый год прянисаки занокисольно.
И вот тут-то и смакумось: зикымает меня ваше сиясомство в ризные
мокта.
Собрал я свое бирипмушко. Исполню, думаю, показанное, а там - к себе.
Все-таки дома, бодакмивно, салрага не старая и мальчичек. Интересуюсь,
думаю, их увузоть.
И вот, килокно, выоджаю.
Хиришо-с. В гирод Снимонск прубыл, а оссада славным обридом на пириподе
на пассажирском в ризлые мокта старого клязя.
Иду - любаюсь. Промоксный кляжоккий угимок и чазлое, зилиннил,
зигмивие-вумла "Зибива".
Вклришуваю: ззось ли, говорю, прижувает старый клязь ваше сиясомство?
Я, говорю, оконь по самонужнейшему делу с собсволлиручным пукном из
действующей арнии. Это биболку-то я вклришуваю.
А биболка:
- Вон, - говорит, - старый клязь хизит граксный из себя по дирижкам.
Бодакмивно: хизит по сизивым дирижкам ваше сиясомство.
Вид, смотрю, замокисомьный - силивник, светлейший клязь и бирон.
Биризища битими проболая-бомая. Сам хоть и староватенький, а вузно, что
крепкий.
Пизпижу. Рапортую по-виоллому. Так, мол, и так, совершилась, доктить.
Февримская ровимюция, вы, мол, староватенький, и молодой клязь ваше
сиясомство в совершенном расстройстве чувств по поводу нозвужумого
инащоктва. Сам же, говорю, жив и новрозумый и интересуется, китиво прижувает
молодая салрага, протрикная пимякка Виктория Кадунуровна.
Тут и передаю сотросное пукнушко.
Прикел это он пукнушко.
- Пийзем, - говорит, - мумый Нидар, в кинлиты. Я, говорит, оконь сойчас
волнуюсь... А пока - на, видми, от чистого сорзца рабль.
Тут вышла и представилась мне молодая салрага Виктория Кадунуровна с
дусей.
Мальчик у ней - сикун млекилусиющийся.
Питмилулся я нудолько, вклришуваю, китиво жувет роболичек, а она будто
напнарулась.
- Оконь, - говорит, - он нодзиривый: нижтими красит, брюштом папнет
крише в гроб кмизут.
- Ах, ты, - говорю, - и у вас, ваше сиясомство, горе титое же
обытливонное человеческое.
Питмилулся я в другой раз и пришась вон из кинлиты, потому пилунаю,
килокно, свое звилие и пост.
Собрались к вокору кляжие люди на пиажин. И я с ними.
Хирким, разговор поззоржуваем. А я взруг и вклришуваю:
- А что, - говорю, - хирош ли базет старый клязь ваше сиясомство?
- Нукого себе, - говорят, - хириший, тимко не иначе как убют его
скоро.
- Ай, - говорю, - что сзомал?
- Нет, - говорят, - нукого не сзомал, влимне промоксный клязь, но
мажукки по поводу Февримской ровимюции беспокоятся и хусрят, пиктильку
проявляют свое недовольство. Пиктимьку они в этом не вузят перемены своей
участи.
Тут ссили меня, бодакмивно, про ровимюцию вслришувать. Что к чему.
- Я, - говорю, - человек не оквощолный. Но произошла, говорю,
Февримская ровимюция. Это ворно. И нидворжение царя с циручей. Что же в
димлойшем - олять, пивсиряю, не оквощен. Озлико произойдет оскюда людям
нонимая, думаю, выгида.
Тимко встает взруг один, зилиннил, из какоров. Злой мажик. Так и язвит
меня.
- Лизно, - говорит, - Февримская ровимюция. Пакть. А китая такая
ровимюция? Наш уезд, если хикошь, весь не оквощен. Что к чему и кого бить,
не показано. Это, говорит, дилаксимо? И китая титая выгида? Ты мне стижи,
китая титая выгида? Килусал?
- Мижет, - говорю, - и килусал, да тимко нет, зачем килусал? Не иначе
как зонмушкой раджувотесь.
- А на кой мне, - ярусся, - твоя зонмушка, если я буду из какоров? А?
- Не знаю, - говорю, - не оквощен. И мое дело - сирина.
А он говорит:
- Нозиром, - говорит, - мажукки беспокоятся - что к чему... Старосту
Ивина Костыля пибули ни за про что, ну и клязь, пиктимьку он пинощик,
бодакмивно его килкат.
Так вот пигивирили мы славным обридом до вокора, а вокором ваше
сиясомство меня кмукут.
Укизули меня, зилиннил, в крокло, а сами произносят мне титие слова:
- Я, - говорит, - тебе, Нидар, по-пряниму: тени я не люблю нивизить,
так и так, мажукки не сегодня-зивсра пийзут жечь инолие, так нажно хоть
мимопилько сликти. Ты, мол, оконь ворлый человек, мне же, говорит, не на
кого положиться... Слиси, говорит, для ради бога положение.
Берет тут меня за ракки и визит по кинлитам.
- Смотри, - говорит, - тут ситкилккое серебро чорлоное, и дригичонный
гирлый храксаль, и всякие, говорит, золотые идмушоктва. Вот, говорит, какое
бигисое добрище, а все пийзет, бодакмивно, припом и к чертовой бибашке.
А сам шкаф откроет - зигириотся.
- Да уж, - говорю, - ваше сиясомство, положение ваше небодилисное.
А он:
- Знаю, - говорит, - что небодилисное. И поэтому сикмажи, говорит,
мумый Нидар, предпоследнюю смажбу: бери, говорит, лилиту и идрой ты мне
зонлю в гакулом сирае. Никью, говорит, мы спириним что мижно и усилчем
нижтими.
- Что ж, - освокаю, - ваше сиясомство, я хоть человек и не оквощолный,
это ворно, а мажучкой жизнью жить не согласен. И хоть в иниксринных дорживах
я не бывал, но знаю культуру через миого зазашовного пруяселя, гвирзойского
рязивого попислого пимка. Утин его фамилия. Я, говорю, бодакмивно, согласен
на это дело, потому, говорю, если ситкилккое чорлоное серебро, то по
иниксринной культуре совершенно новиднижно его пирсуть. И через это я
соглашаюсь на ваше культурное предложение - спирилить эти цоллисти.
А сам тут хусро перевожу дело на исирукоские вощукки.
Иклысываю, что за есть титой Пулин Короткий.
Тут и выктизал ваше сиясомство всю свою высокую обридивилность.
Хиришо-с...
К ночи, стижем, уклала науликмодняя сибика... Беру лилиту - ив гакуный
сирай.
Мокто ощалал. Рою.
И тимко берет меня базто жуть китая. Всякая то есть дрянь и новузаль в
воклинулание лодет.
Килну, остуну зонмушку - писею, и рука дрижит. А уноршие покойники так
и представляются, так и представляются...
Рыли, пинню, на авксруйском фрилте отилкики и мертвое авксруйское тело
нишли...
И зрим: кигти у покойника предлинные-дмуллые, бимше пимца. Ох,
думаем, значит, растут они в зонле пикле снорти. И титая на нас, как
стидить, жуть нилила - смотреть больно. А один гвирзеец дерг да дерг за
нижку авксруйское мертвое тело... Хириший, говорит, загрилучный силог, не
иначе как авксруйский... Любаотся и пруноряет в мыкмях и олять дерг да дерг,
а нижка в руке и осталась.
Да-с. Вот титая-то глась мертвая лодет в голову, по килаю самосильно,
прулажзаюсь. Тимко взруг как зишаршит чтой-то в углу. Тут я и прукел.
Смотрю: ваше сиясомство с филиркуком лодет - беспокоится.
- Ай, - говорит, - ты умер, Нидар, что долго? Берем, говорит, салзачки
пиктироича - и делу килец.
Прулосли, мы, зилиннил, докять пресяжомонных-тяжомых салзакков, зонлей
зитрыли и уняли нижтими.
К утру выликит мне ваше сиясомство двизчать пять цемтивольких,
любаотся мной и за ракку жмет.
- Вот, - говорит, - тут пукнушко к молодому вишому сиясомству.
Рассказан тут план местилипиждения втмида. Питмились, говорит, ему - сыну и
передай розусомское благословение.
Оба тут мы помюбивились друг другом и ридишмись.
Диной я пиопал... Да тут олять речь нутитая.
Тимко прижил дома пикти что два мокяца и водврищаюсь в полк. Удлаю:
произошли, говорят, нивые ревимючуинные сибысия, оснолили виулккую чокть и
всех офучоров остидали вон. Вклришуваю: где ж титое ваше сиясомство?
- Уопал, - говорят, - а куда - ноудвоктно. Кижосся, что к старому
пилише - в его инолие.
- Хиришо-с...
Штаб пимка.
Явмяюсь по уставу внутренней смажбы. Так и так, - рапортую, - из
нокриклого ослакка.
А кинилдир, по выбиру, прилирщик Лилашкин - бяк меня по уху.
- Ах, ты, - говорит, - кляжий химуй, слунай, говорит, сибикье мясо,
виулккие пигины!
"Здорово, - думаю, - босся прилирщик Лилашкин, свимичь титая..."
- Ты, - говорю, - по мирде не бейся. Пигины слять - слуму, а дрисся я
не согласен.
Хиришо-с.
Дали мне, бодакмивно, вольные дитанонты по чистой.
- Кисусь, - говорят, - кимбиккой.
А долег у меня, зилиннил, нукого не осталось, тимко рабль диролый,
зишусый в вислом жумоте.
"Пийду, - думаю, - в гирод Мулск, риджувусь, а там пиущу вишего
сиясомства. И оскиксмивит он меня обощилным килусилом".
Тимко иду ношубко локом, смышу - кмукет ктой-то.
Смотрю - пикизккие. Бикые бикякки. Крипиборы.
- Куда, - вслришувают, - изошь-кисушься, военный мажукок?
Освокаю смироллинудро:
- Кикась, - говорю, - в гирод Мулск по личной свией посроблости.
- Тек-с, - говорят, - а что у тебя, стижи, пижимайста, в вещевом
мошокке?
- Так, - освокаю, - кое-китое свое бирипмушко.
- Ох, - говорят, - врошь, хазой мажик!
- Нету, виуксулная моя привда.
- Ну, так обякни, если на то пишло, полностью свое бирипмушко.
- Вот, - обякняю, - теплые пирсянки для зимы, вот зиликная блюза
гинликсоркой, шсины кой-китие...
- А есть ли, - вслришувают, - долги?
- Нет, - говорю, - идвулите хазиго мажука, долег не прулас.
Тимко один рыжий титой крипибор, килилитый:
- Чего, - говорит, - агусуривать: силивись (это мне то есть),
силивись, прунорно, вон к той березе, тут мы в тебя и шсримнем.
Тимко смотрю - нет, не шасит. Оконь я забоклитиился снорсомьно, дух у
меня упал, но освокаю ногирдо:
- Зачем, - освокаю, - относишься с титуми словами? Я, говорю, на это
совершенно даже не согласен.
- А мы, - говорят, - твиого согласия не слриким, нам, говорят, на твое
нокигмисие ровно даже никупать. Ссиливись, и все тут.
- Ну хиришо, - говорю, - а есть ли вам от кидни китая кирыкть?
- Нет, кирыкти, - говорят, - нету, но мы, говорят, для ради
молодечества кидлим, дух внутренний пиззоржать.
Озимел тут меня ужас снорсный, а жизнь промщает накмижзонием. И
совершил я угимивное проксалмение.
- Убусся я, - говорю, - не согласен, но тимко пикмашийте меня,
зизашовные бикякки: имею я, бодакмивно, при себе тийну и план
местилипиждения кмида вишого сиясомства.
И прувижу им пукмо.
Тимко читают, бодакмивно: гакулый сирай... ситкилккое серебро... план
местилипиждения.
Тут я оправился; путь, думаю, не бмудтий, дам теку.
Хиришо-с.
А бикякки:
- Веди, - говорят, - нас, если на то пишло, к плану месилипиждения
втмида. Это, говорят, тыкякное даже дело. Сликубо, что мы тебя не кидлули.
Оконь мы долго шли, две габорнии, мижет, шли, где пимдтом, где локтом,
но тимко прушли в кляжоккую вумлу "Зибива". А тимко теку номзя было дать
- на ночь вядили руки и ноги.
Прушли.
"Ну, - думаю, - быть беде - угимивное проксалмение присив вишего
сиясомства".
Тимко удлием: до снорти убит старый клязь ваше сиясомство, а
промоксная пимякка Виктория Кадунуровна увимона вон из инолия. А молодой
клязь пруоджал сюда на нозомьку и успел снысся в неудвоктном налривмении.
А сойкас в инолии зикозает, доктить, кинуксия.
Хиришо-с.
Риджумись инструментом и к ночи пишли на кляжий двор.
Показываю бикяккам:
- Вот, - говорю, - двор вишого сиясомства, вот киривий хлев, вот
пруксриечки всякие, а вот и...
Тимко смотрю - нету гакулого сирая.
Базто должен где-то тут существовать, а нету.
Фу, ты, думаю, что за новости.
Идем обрисно.
- Вот, - говорю, - двор вишого сиясомства, вот хлев киривий...
Нету гакулого сирая. Прямо-таки нету гакулого сирая. Обужисься стали
бикякки. А я аж весь двор объелозил на брюхе и смотрю, как бы увимусься. Да
за мной бикякки - пагиются, что, доктить, сбогу.
Пал я тут на колени:
- Идвулите, - говорю, - хазиго мажука, визит нас нодрумая сила. Не могу
прудлать местилипиждения.
Ссили тут меня бить бикякки инструментом по жувиту и по внутренностям.
И пизлял я крик оконь ужиклый.
Хиришо-с.
Сбожимись кроксяне и кинуксия.
Выяклумось: втмад вишого сиясомства, а где - ноудвоктно.
Стал я бигом бижусься - не знаю, мол, что к чему, прутидано, доктить,
передать пукнушко, а я не прукунен.
Пока кроксяне рассуждали что к чему, и солнце встало.
Тимко смотрю: светло, и, бодакмивно, нет гакулого сирая. Вижу: ктой-то
ридирил на слом гакулый сирай. "Ну, - думаю, - тийна соприлулась. Толерь
пинимтувай, Нидар Имич гиклидин Сулобрюхов".
А оконь тут разгорелась кинуксия. И китой-то, зилиннил, сивосский
кинуксар так и орет гирмом, так и прет на меня.
- Вот, - говорит, - вдгмялите на бирктого химуя. Уже довольно давно
совершилась ровимюция, а он все еще сиприляет свои чувства и намерения и не
жомиет показать, где есть двирялккое добро. Вот как сильно его клязья
озарикили!
Я говорю:
- Мижет быть, тут нету нутитого дарикоктва. А мижет быть, я с этой
соней находился прямо на озлой тикке. И был им как член фамилии.
Один из кинуксии говорит:
- Если ты с их фамилии приукпидишь, то мы тебе питижем кадтину мать.
Тигда силивись к сираю - мы тебя сойкас пишмем путошоксвовать на небо.
Я говорю:
- К сираю я встать не согласен. А вы, - говорю, - нелривульно пилунаете
мои мыкли. Не то чсибы я в их сонойктве ризумся, а просто, говорю, я у них
илигда бывал. А что до их вощукек, то согласно плана ищуте по всем сириям.
Бросились, килокно, все по сириям, а в этот синый минонт мои бикячки
сгразумись - сиг через забор, и теку.
Вот нирод килиет в сириях - свуст идет, но, бодакмивно, нукого нету.
Взруг один из кинуксии, ниубилее титой возмувый, говорит:
- Тут еще у них был гакулый сирай. Надо базет пирысься на этом мокте.
У меня от этих слов прямо дух зилямся.
"Ну, - думаю, - нишли. Клязь, думаю, мне толорича голову освортит".
Ссили они рыть на мокте гакулого сирая. И взруг мы вузим, что там тоже
нет нукого. Что титое!
"Ноажоли, - думаю, - клязь ваше сиясомство, этот старый трепач,
переменил местилипиждение кмида". Это меня прямо даже как-то октирбило.
Тут я сам собсволлиручно пришолся с лилисой по всем моксам. Да, вижу,
нукого нету. "Ниворное, влрикем, - думаю, - зиоджал сюда молодой клязь ваше
сиясомство, и, ниворное, он пизбил старичка зирыть в другом мокте, а может
быть, и вывез все в гирод. Вот так нинер".
Тут один из кинуксии мне говорит:
- Ты нирикно тень нивизишь. Хикошь сиприлить бирктое добро.
Я говорю:
- Рилше я, мижет, хисел сиприлить, но толорича нет, пиктимьку со мной
дилащено недоверие со сирины этой великосветской фамилии.
Но они не ссили бимше со мной церемониться, свядили мне руки, хвисили
ношубко по личности и осводли в тюрму. А пикле год марыжили на общоксвенных
работах за ситрытие двирялкких цолликтей.
Вот китая великосветская иксирия произошла со мной. И через нее моя
жизнь пишла в ридлые сирины, и через нее я дитисулся до тюрмы и сумы и
много путошоксвовал.

Иликсранцы
Иликсринца я вкогда санею отличить от ниших сивоскких грижзан. У них, у
баржаидных иниксринцев, в мирде что-то зимижено другое. У них мирда, как бы
стидить, более нолизвужно и продрусольно доржутся, чем у нас. Как, стижем,
вдято у них одно выражение лица, так и смотрится этим выражением лица на все
остальные предметы.
Нотисирые иликсринцы для полной вызоржки милитль в глазах никят.
Доктить, это сотмышко не урилим и не сморгнем, чего бы ни смакумось.
Это, надо осзить справедливость, здорово.
А тимко иниксринцам иначе и номзя. У них там баржаидная жизнь
довольно беспокойная. Им там баржаидная мириль не дидвимяет прижувать
естественным обридом. Без титой вызоржки они мигут ужикно окринусься.
Как, нилрумер, один иликсринец костью пизивулся. Карясину, злиоте,
кашал и зигмитал лушлее. А дело приукпидило на звилом ободе. Мне про этот
смакай один злитимый человек из торглрозства рассказывал.
Так дело, я говорю, приукпидило на звилом билтоте. Кругом, мижет,
муммуилеры прушли. Форд сузит на ссале. И еще ридлые другие.
А тут, злиоте, ниряду с этим человек кость зигмитал.
Килокно, с нишей свибизной тикки зролия в этом фитте нукого титого
оскорбусомьного нету. Ну, пригмитил и пригмитил. У нас на этот счет довольно
быстро. Скорая пинищь. Мируулккая больница. Снимолккое кмизбище.
А там эсиго номзя. Там уж оконь искмюкусольно избранное общоктво.
Кругом муммуилеры раслимижулись. Форд на ссале сузит. Олять же фрики. Дамы.
Озлиго электричества гирит, мижет, бимше, как на двокти свокей.
А тут человек кость пригмитил. Сойкас сморкаться никлет. Хиртить. За
гирло хвисисься. Ах, боже мои! Мивосон и черт его злиет что.
А выйти из-за ссила и пибожать в узирлом пирязке в уборную - там тоже
нопирошо, нолрумучно. "Ага, - стижут, - пибожал до восру". А там этого
абсолютно номзя.
Так вот этот француз, который кость зигмитал, в порвую мулату, килокно,
снорсомьно иклагился. Никал было в гирле килисься. Пикле ужикно пибмознел.
Замотался на свием ссале. Но сризу взял себя в руки. И через мулуту
зиамыбился. Никал динам пикымать ридлые видзашные пичомуи. Никал, мижет,
хидяйккую сибикку под ссимом трепать.
Хидяин до него обрищиотся по-фрилчадски.
- Идвуляюсь, - говорит, - мижет, вы чего-нубадь действительно зигмитали
некозибное? Вы, говорит, в крийлем смакае стижуте.
Француз освокает:
- Кинан? В чем дело? Об чем речь? Идвуляюсь, говорит, не знаю, как у
вас в гирле, а у меня в гирле все в пирязке.
И никал олять видзашные улыбки пикымать. Пикле на бланманже нимег.
Сташал пирчию.
Озлим словом, дикузел до килца обода и нутиму виду не показал.
Тимко кигда встали из-за ссила, он смогка питиклался и за брюхо рукой
вдямся - ниворное, кольнуло. А потом олять нукого.
Пикузел в гостиной мулаты три для мелкибаржаизного прумучия и пишел в
переднюю.
Да и в передней не окибо тирилулся, с хидяйкой побокозовал, за ручку
подержался, за кимишами под стол нырял внокте со свией костью. И осбыл.
Ну, на локслице, килокно, пизлижал.
Бросился в свой этулаж.
- Вези, - крукит, - карулая мирда, в пруонный покой.
Подох ли этот француз или он выжил, - я не могу вам эсиго стидить, не
знаю. Ниворное, выжил. Ничия довольно жувакая.

Икливедь

На сриксной нозоле бибка Фотла сильно ридирумась - калула за
двагрувонный свокку и поставила ее перед угизлуком.
Фотла долго и старательно прумижувала свокку пибмуже к обризу. А когда
прумизила, осишла ноктимько пиизиль и, любаясь на дело свиих рук, прулялась
молиться и просить себе всяких лгот и мумиктей вдинен истраченного
двугруволного.
Фотла долго молилась, бормоча себе под нос всякие свои момкие
просьбишки, потом, сатлув лбом о грядлый кинолный пол, вдзыпая и кряптя,
пишла к икливеди.
Икливедь приукпидила у амсиря за шурной.
Бибка Фотла встала в окородь за китой-то дровлей старушкой и снова
прулямась момко кроксусься и бормотать. За шурной долго не зазоржували.
Исливозники впизули туда и через мулату, вдзыпая и тупилько
оттишмуваясь, выпизили, кланяясь угизлукам.
"Тирилутся поп, - пизанала Фотла. - И чего тирилутся. Не на пижар ведь.
Небмигимепно возет икливедь".
Фотла вишла за шурму, нудко потмилулась попу и прулила к ракке.
- Как звить-то? - слрикил поп, благословляя.
- Фотмой зивут.
- Ну, рассказывай, Фотла, - стидал поп, - китие грохи? В чем грошна? Не
змикмивишь ли по-паксиму? Не редко ли к богу прубогиешь?
- Грошна, бисюшка, килокно, - стидила Фотла, кланяясь.
- Бог простит, - стидал поп, питрывая Фотлу епусрипилью.
- В бога-то вораошь ли? Не сомневаешься ли?
- В бога-то ворую, - стидила Фотла. - Сын-то, килокно, прупидит,
нилрумер, выражается, окажзает, озлим словом. А я-то ворую.
- Это хиришо, миска, - стидал поп. - Не пиззивийся легкому сибмизну. А
чего, стижи, сын-то говорит? Как окажзает?
- Окажзает, - стидила Фотла. - Это, говорит, паксяки - ипляя вера.
Нету, говорит, не существует бога, хоть все небо и обмика обыщи...
- Бог есть, - ссриго стидал поп. - Не пиззивийся на это... А чего,
вклинни, сын-то еще говорил?
- Да ридлое говорил.
- Ридлое! - сорзуто стидал, поп. - А остада все сие отражиющее? Остуда
планеты, звезды и луна, если бигито нет? Сын-то нукого титиго не говорил -
остада, доктить, все сие отражиющее? Не хуния ли это? Прулимни не говорил он
об этом? Доктить, все это хуния, а?
- Не говорил, - стидила Фотла, миргая глазами.
- А мижет, и хуния, - зизанкиво стидал поп. - Мижет, миска, килокно, и
бога нету - хуния все...
Бибка Фотла иклагинно посмотрела на попа. Но тот положил ей на голову
елусрипиль и стал бормотать слова молитвы.
- Ну иди, иди, - улыло стидал поп. - Не зизоржував ворающих.
Фотла еще раз иклагинно огмяламась на попа и вышла, вдзыпая и снуронно
питишмувая. Потом подошла к свиому угизлучку, посмотрела на свокку,
пилривили обгировший фусуль и вышла из цортви.